– Я знаю, о чем ты хотел спросить меня, - произнес мастер. – Ты молод, красив, живешь в прекрасной семье, тебя все любят – и всё же тебе кажется, что в твоей жизни чего-то не хватает. Чего-то самого главного. Без чего всё остальное не в радость. Ведь так?
И ты хотел узнать, что это за странная нехватка, которую ты ощущаешь, и можно ли как-то ее восполнить. Не так ли?
-----
- Лейла простудилась, и я вместо нее пришел забрать готовую работу.
– А-а, – протянул мастер, окинув Абу Хафса быстрым взглядом, и выдвинул из-под верстака ящик.
Абу Хафс, стоящий рядом с ним, невольно опустил глаза вниз. В ящике ничего не было. Лишь на самом дне лежала серебряная цепочка Лейлы. Она порвалась, и Лейла принесла ее мастеру – запаять разошедшееся звено.
Мастер нагнулся над ящиком, выудил со дна цепочку, передал Абу Хафсу и тотчас задвинул ящик обратно под верстак.
Абу Хафс невольно взвесил на ладони цепочку. Она была легкая, почти невесомая. Можно было уходить, но он медлил.
– Мастер, – нерешительно произнес юноша, чуть замявшись. – Я давно уже хотел спросить у вас, но всё никак не решался…
Он замолчал.
Губы мастера тронула едва заметная улыбка. Он ждал. Абу Хафс замялся.
– Я знаю, о чем ты хотел спросить меня, произнес мастер. – Ты молод, красив, живешь в прекрасной семье, тебя все любят – и всё же тебе кажется, что в твоей жизни чего-то не хватает. Чего-то самого главного. Без чего всё остальное не в радость. Ведь так?
Юноша молча кивнул.
– И ты хотел узнать, что это за странная нехватка, которую ты ощущаешь, и можно ли как-то ее восполнить. Не так ли?
Абу Хафс вновь кивнул. Его губы дрогнули. Как мастер мог прочесть его мысли? Значит, правда то, что о нем говорят. Будто он не просто искусный гранильщик и полировщик драгоценных камней, ювелир, каких мало, но еще и…
А мастер, наклонившись, вновь выдвинул из-под верстака знакомый ящик и, опустив руку, достал оттуда старую медную лампу.
Он сделал это так спокойно и безыскусно, что Абу Хафсу и в голову не пришло спросить, откуда она там взялась – ведь минуту назад ящик был пуст! Он видел это своими глазами.
Лампа позеленела от времени, а ее стекло было покрыто толстым слоем черной копоти.
– Старинная вещь, – пробурчал мастер, с неожиданной приязнью поглядев на лампу. – Сделана в незапамятные времена. Держи-ка.
И он протянул лампу Абу Хафсу.
– Это очень ценная вещь. Береги её.
– Что мне с ней делать? – Юноша недоуменно воззрился на закопченную лампу.
– Всё очень просто. Ты должен отчистить ее до блеска. Тогда твоя жизнь устроится. Ты понял?
Абу Хафс осторожно взял лампу из рук мастера и опасливо взвесил на руке. Лампа показалась ему подозрительно тяжелой.
Мастер, заметив, что юноша недоуменно поднял брови, улыбнулся.
– Не бойся, никакого джинна там нет. Это всё сказки для малолеток. Но лампа действительно способна помочь тебе достигнуть желаемого. И вовсе не с помощью волшебного заклинания. Никаких «Сим-Симов». Ты всего-навсего должен отчистить ее, и это всё.
– А как я пойму, что лампа наконец чистая?
– Она загорится. Сама, без масла и спичек.
Абу Хафс недоверчиво поднял глаза на мастера. Тот едва заметно улыбнулся.
Вернувшись домой, юноша отнёс лампу в сарай во дворе – уж очень она была грязна. А потом его снова захлестнула волна бытовых дел и повседневных обязанностей, вроде бы обязательных и неотложных.
Через пару недель лампа случайно попалась ему на глаза. Он изумленно уставился на нее, словно пробудившись ото сна. Потом вспомнил разговор с мастером.
На следующий день он раздобыл мела и решительно взялся за лампу, решив отчистить ее до блеска.
Он долго тёр лампу, но она ничуть не поддалась на его усилия. Он даже не смог снять копоть со стекла.
Через пару часов, утирая пот со лба, он с недоумением отложил лампу в сторону.
«Ну и ну! – подумал он. – Что за грязнуля владел ею?! Она что, веками валялась в помойной яме?»
Зато возня с лампой наполнила его необычным чувством свежести и обновленности. Он чувствовал себя так, словно долго гулял в саду, напоённом чудесными ароматами, которые пропитали его волосы, кожу и даже глаза.
Всё, за что он ни брался в этот день, удавалось ему.
На следующий день он раздобыл абразивный камень и стал осторожно тереть лампу, боясь поцарапать и испортить ее. Однако его боязнь была напрасной. Возился он немало, но и тут ничего не вышло. Поверхность камня быстро забивалась слоем темного жира, он начинал проскальзывать и не оказывал никакого очищающего воздействия. На лампе не осталось никаких следов, ни царапины. А ведь на этом камне всегда точили ножи, косы и топоры!
После этого он задумался и долго сидел, опустив руки.
«А что если достать скипидару? – подумал он. – А не попробовать ли потереть ее уксусом? Может, замочить лампу в простокваше или протравить медным купоросом?».
В течение последующих недель он перепробовал все мыслимые способы чистки. Ничто не помогало. Лампа оставалась такой же грязной, как в первый день, когда он принес ее от мастера.
В этом таилось что-то загадочное, что-то превышающее его силы.
Его начал точить червь сомнения. Уж не подшутил ли над ним мастер? Но как? Что за странную вещь вручил он ему? Почему он бессилен выполнить такое незамысловатое дело – отчистить копоть со старого медного светильника?
А может, действительно лампа – вещь необычная, и чистить ее надо по-особому, не как обычную медь?
Он вновь и вновь брал лампу в руки, повертывал так и эдак, ощупывал, пытаясь разгадать секрет. Всё зря.
Однажды он сидел, перечитывая одно из своих любимых стихотворений Руми, описывающее восторг любящего при встрече с вечной Возлюбленной. Лампа стояла на полке над его столом. Он поднял глаза и увидел ее в тот момент, когда его сердце, восприняв состояние, в котором были написаны стихи просветленного мастера, растрогалось и раскрылось, незримо протянувшись и обняв всё окружающее. Коснулось оно и лампы. И в этот момент лампа стала светлее, словно часть грязи сошла с нее и сквозь оставшийся слой копоти засветилась зеркальная основа.
Это продолжалось всего одно мгновение.
Абу Хафс изумленно уставился на лампу.
Как это вышло? И по какой причине?
Ему пришлось заглянуть внутрь себя, чтобы понять суть случившегося.
Он читал стихи и погрузился в них настолько глубоко, что забыл о себе, растворился в сознании великого суфия, слился с его неистовым жажданием извечной Возлюбленной и устремился к ней, оставив позади свои мысли, чувства, дела, своё «Я».
Осталась только любовь, живущая в сокровенной глубине его сердца.
Так вот оно что: он случайно коснулся лампы своим сокровенным сердцем! И именно от этого она чуть-чуть высветлилась!
Лампа реагировала на «некасаемое касание»! А он-то думал…
Абу Хафс невольно засмеялся.
Так вот чем можно ее отчистить! Вот какой работы ждал от него гранильщик драгоценных камней!
Лампа реагировала на свет, изливающийся из сердца, но сердцу не принадлежащий.
И само излияние этого света нельзя было ни вызвать по своей воле, ни прекратить по своей воле, ни ускорить, ни замедлить.
И всё же можно было притянуться к нему, как бы приручить его к себе.
Абу Хафс начал ходить на медитации суфиев. В их кругу было мало молодежи и много людей зрелых, поживших и немало видевших и испытавших. Молодежь предпочитала развлечения, вечеринки, кино. И в самом деле, какой смысл молча сидеть в темноте, закрыв глаза, и ждать неизвестно чего?
Но он ощутил, что его сердце стало просыпаться. Когда это происходило, из него изливался свет, тот самый, который высветлил лампу. Коллективные медитации давали ему возможность приучить свое сердце светиться. Словно кто-то зажигал его – и оно загоралось как светильник. Вот для чего собирались суфии! Чтобы яснее увидеть этот внутренний свет, они закрывали телесные очи и замыкали свои уста. Чтобы глубже ощутить его, они отрешались от обычных чувств, становились бесчувственными к миру.
Но лампе не было дела до его походов к суфиям, она оставалась такой же черной. И он понял, что во время коллективных медитаций этот свет сходит к нему как бы сам собой, даётся ему независимо от него самого, словно бы задаром или взаймы. А лампа реагирует на его собственное духовное тружение. И когда он умудрялся хотя бы на мгновение вырваться из круговорота обыденных дел и превратить в медитацию время своей обычной жизни – вот тогда лампа начинала высветляться.
Теперь он понял всю сложность задачи, поставленной перед ним мастером-ювелиром.
Он должен был всю свою жизнь превратить в медитацию, в непрестанное излияние внутреннего света, который начинался не в нем и кончался не в нем.
Он идет к колодцу за водой – а свет по-прежнему с ним.
Он заводит гири настенных часов-ходиков в кухоньке с глинобитным полом – а свет всё так же изливается из сердца.
Он замешивает глину и солому, чтобы починить старый дувал – и ни на мгновение не отпускает свет, обнимая его своей внутренней рукой, рукой сердца.
Этот свет входил в него из Света и уходил из него в Свет.
А что же тогда делал он, Абу Хафс?
Неужели он каким-то образом всего лишь проявлял этот свет для себя? Просто обучался восчувствовать его? Непрестанно касался его собою?
Абу Хафс изменился.
На его лице появилась загадочная улыбка, словно он постоянно видел перед глазами нечто незримое, что заставляло его светлеть лицом.
Взгляд его приобрел необычную глубину. Казалось, он смотрел не только на собеседника, но и сквозь него. Некоторым от этого становилось не по себе. Кое-кто из друзей и знакомых начал безотчетно избегать его, и он не искал больше встреч с ними.
Он стал немногословен. Раньше он вел с друзьями нескончаемые беседы, теперь из него и клещами слово нельзя было вытащить. Но когда он говорил, к его словам прислушивались даже люди, которые были гораздо старше его. Его слова обретали странную весомость для окружающих.
Необъяснимым образом он стал как бы больше самого себя. Словно вокруг него наросла некая добавка, еще одно незримое тело, которое все окружающие воспринимали с невольным почтением и даже трепетом.
У него изменилась и походка. Теперь она была не быстрой и не медленной. Глядя на него, никому не приходило в голову сказать, что он куда-то торопится. Но не возникало и впечатления ленивой и беспечной праздности. Он двигался так, словно он уже пришел и в любой момент готов не просто остановиться, а замереть, навсегда отринув движение и сам посыл к перемещению.
Абу Хафс укрыл свою старую лампу от посторонних глаз.
Он спрятал ее так, чтобы никто, даже случайно, не мог увидеть ее.
Она стояла в сарае, в шкафу с разной рухлядью, завернутая в шелковый платок и накрытая сверху холстиной.
Уже давно на ней не было ни пятнышка.
Лампа светилась ровным неугасимым светом.
Этот свет лился от нее день и ночь.
Сам Абу Хафс уже давно не воспринимал ее как лампу, как что-то отдельное от себя.
Он понял, что лампа – это и есть он.
Это образ человека как тонкого незримого светоча, светящего собою в мир.
Он понял, что на самом деле в этом мире нет ничего, кроме света.
Но он ощутил и еще кое-что: источник, из которого исходил свет.
Этот источник был неуловим и незрим, он находился везде и нигде, и всё же можно было каким-то необъяснимым образом тянуться к нему, тянуться – и приближаться, и постепенно сливаться с ним, входить в него. Вот чем на самом деле была наполнена жизнь Абу Хафса.
Тепло и холод, зиму и лето, благое и неблагое, жизнь и смерть, радость и несчастье он воспринимал как равные стороны Единого.
Теперь он жил, не считая дни.
Время прекратило для него свой бег.
Как-то однажды он решил взглянуть на лампу.
Открыл шкаф, снял холстину, развернул шелковый платок.
Лампы не было.
Она исчезла.
Абу Хафс не знал, что для всех, с кем суждено ему отныне встречаться и жить, он сам будет горящей лампой, неугасимым светочем, свидетельствующим собою о Свете всех светов, об Истоке всех истоков, о том незримом вечном пламени, которое рано или поздно загорается в каждом человеке без масла и без спичек.
Александр Орлов
http://eresi.ru/svet-dushi-pri... [2]
На главную [3]