Что мы испытываем, когда смотрим в небо?
Долго. В молчании. Без никого...
Может быть, для меня основное различие между людьми вырисовывается именно здесь, перед лицом неба. В Пустыне. Большинству людей в пустыне страшно. Или очень скучно. Так или иначе — невыносимо. Пустыня для них есть пустыня. Там ничего нет. Небытие.
Может быть, не все так однозначно. Много оттенков. И даже те, кто не могут в пустыне в одиночестве дня прожить, все-таки вначале испытывают что-то похожее на сладостное волнение. Небо величественно. И что-то в душе возвышается и ликует, чувствуя это. Потом душа не выдерживает.
А другие (немногие) так захвачены этим торжественным величием, что чем больше живут в пустыне, тем больше хотят ее, хотят уйти от мира, от суеты мирской к величайшей жизни. Да, вовсе не к смерти, вовсе не отказ ради отказа (это извращение, не то)... Есть люди, уходящие в пустыню от жизни малой к жизни великой, от жизни поверхностной к жизни глубокой, глубочайшей. Их аскеза кажется ужасной только нашему стереотипному мышлению. Для них ужасная аскеза — жизнь в нашем муравейнике, на нашем базаре. Они здесь, среди всех прочих людей, как глубоководная рыба на суше, корабль на мели...
«Царство Мое не от мира сего...»
Что значат эти слова? Вы задумались. Остановились. Не беспокойтесь, очень скоро вам разъяснят их, приспособят к вашему пониманию, подстругают, подрежут, чтобы они вошли в прокрустово ложе ваших представлений, и все станет очень просто. Так, чтобы и неграмотная старуха, и ребенок поняли. Оговорюсь сразу — неграмотность, необразованность для меня отнюдь не самый главный недостаток. У неграмотных людей может быть огромная душевная чуткость и даже духовное «вежество». Но я говорю именно о духовных невеждах, каких среди нас большинство. Так вот, оказывается, величайшие духовные истины должны приспособиться к ним, а не они к пониманию этих истин. Учиться понимать непонятное? Но ведь это очень трудно! Но, может быть, тогда надо сказать: не понимаю, но вижу, смутно чувствую, что есть что-то выше моего понимания, до чего мне надо дорасти.
Но сказать так — это значит постоять в молчании хоть несколько минут перед пустым, совершенно пустым, то есть не заполненным никакими образами, никакими представлениями моими небом... Стоять и чувствовать, что есть что-то торжественное и великое, нс открывшее мне черт своих, и все-таки непостижимо говорящее с моим сердцем; что-то наполняющее это сердце торжественным величием.
Пустота неба не пуста.
Пустота не смерть и не небытие.
Пустота — живая.
Вот первая религиозная истина, открывшаяся глубокому сердцу. В самой глубине моего сердца есть что-то родственное этой живой пустоте, гораздо более родственное, чем всем формам жизни, всем лицам, всему видимому, но смертному. Это что-то невидимое и бессмертное. Это внутреннее и внутреннейшее.
Это ничто.
И все.
Ничто видимое, ничто представимое, ничто смертное, ничто тварное. Непредставимое. Бессмертное. Несотворенное. «Царство Мое не от мира сего.»
И не пытайтесь представить его этим, «сим» умом. Это будет не то царство. Оно будет здешнее и смертное, какими бы невероятными чуде-сами мы его ни наделяли. Не то! Не то! А что?
Ничего.
Но ничего — живое. И эта тайна хранится в Святая Святых.
Из сборника "Святая Святых" Зинаиды Миркиной